Piccolo

В XVIII в. Карло Гольдони похоронил находящуюся в упадке комедию дель арте, а на её могиле воздвиг бессмертный памятник в виде пьесы «Слуга двух господ».

Википедия

Таких похорон Одесса еще не видала, а мир не увидит.

Бабель

Быть видимым трудно. Быть видимым неприятно. Есть, правда, эксгибиционисты, которые любят кривляться перед публикой, и чаще всего, увы, именно они и идут в артисты, но зачем начинать с грустного? Почти всякий человек, когда на него смотрят, либо, застыв, каменеет, либо принимается бегать и  кричать, что наблюдается постоянно в американском театре. В любом из двух случаев никто не остается под взглядами людскими таким же, каким был наедине с собой.

Я не говорю, что наедине с собой человек ведет себя естественно. Не знаю, как было раньше (думаю, что так же), но сегодняшний человек не ведет себя естественно никогда. Даже принимая ванну в одиночестве. Естественность как слово можно выбросить из языка за неимением предмета, который оно могло бы обозначать. Впрочем, есть ведь другие слова, означающие не существующие предметы. Ладно уж, пусть естественность остается в словаре.

Но все же вести себя естественно на сцене никто не может, за редчайшим исключением. Поэтому был придуман в тяжелую минуту кукольный театр. Оттого, что на кукловода никто не смотрит, кукла дает небывалую власть. Ее не жалко, за нее не страшно, и поэтому ею можно манипулировать из-за ширмы с такой смелостью, что она приобретает огромный авторитет, власть над толпой.

Но все же, эх, хочется ведь человеку и самому вылезти на сцену. Чтобы чувствовать себя в безопасности, придумали маску. Вы когда-нибудь надевали маску? Я пробовал. Сидишь и смотришь в прорези для глаз. Ощущение, что из укрытия расстреливаешь врага из пулемета. Ты их видишь, а они тебя нет. Взгляд делается смелым, сильным, откровенным. Глаза блестят. Прелесть, до чего приятно.

В 1550 году в Италии появился профессиональный театр. Профессионалу не выгодно себя изнашивать взглядами публики на беззащитную кожу лица. Ему, вообще, ни к чему пользоваться собой как товаром. Себя мало. Можно сказать, одна штука. Истратил – и конец твоей профессии, финита ля комедия. Поэтому в комедии дель арте все носили маски. Обратите внимание на слово все. Заменив лицо кожаной маской, артист вынужден был играть всем телом, а то без этого уж было бы совсем нечем. Все, что у артиста есть из выразительных средств – это лицо и тело, и при помощи них он должен написать нечто осмысленное и интересное в пространстве сцены, сделать прямоугольник интересным, захватывающим, волнующим, смешным. Так что изволь двигаться. Ну, и голос, конечно, тоже приходится менять – то баритон, то фальцет, потише, погромче, быстрее, медленнее; короче, забот полон рот.

В Чикаго 200 театров. Несмотря на то, что критик Джонатан Абарбанел вам станет говорить, что здесь идет интересная и кипучая театральная жизнь (сегодня слышала по радио), верьте только второй половине этого заверения. Кипучая – пожалуй, интересная – ммм... не очень. Пьесы есть, есть, что играть, но как-то не играют. В мюзиклах на Бродвее исполнители, бывает, двигаются, но это – музыкальный театр, на любителя, а в драматических театрах народ двигается мало, так что артисты остаются без выразительных средств. Чем играть, коли ты не шевелишься?

Почему они не двигаются? Реализм. Это одно слово – самая могила. Они мечтают играть реалистично, т.е. вести себя на сцене, как в жизни. А в жизни, и вправду, кто же двигается? Только дети и сумасшедшие. Но эти две категории людей в спектаклях как раз выводятся не часто. Тут, главное, два предрассудка столкнулись. Во-первых, ложное убеждение, что «в жизни» люди ведут себя естественно. Во-вторых, что естественности этой надо зачем-то подражать. А зачем? Это и в жизни не интересно и безнадежно, и на сцене – еще скучнее.

Так что в унылой ситуации экономического упадка народу негде отдохнуть душой, негде ознакомиться с механизмами собственного функционирования. В кино тоже мало хорошего. Остается спорт, разве что. Но и он какой-то бездушный. Так куда? В баню?

Но вот – трубите в рог! Несите лавры, бейте в литавры. В Чикаго появился театр мирового уровня, и не просто мирового уровня – а замечательный, веселый, беззаботный, грубый и утонченный театр, где актеры вовсю балуются на сцене, а публика – я повертела головой и убедилась – сидит счастливая каждую минуту этого довольно длинного спектакля. Нечто небывалое. Не знаю, сколько это явление просуществует, так что «побегите посмотреть», пока есть. Билеты, кстати, уже почти раскуплены. Народ тоже не дурак. Как что-нибудь стоящее, все прибежали.

Никакого реализма. Поведение действующих лиц самое нелепое, можно сказать, стилизованное, но только так и можно дойти до какой-нибудь нелогичной правды. Лишь притворяясь, балуясь и бузя (не знаю, было ли у слова «бузить» деепричастие. Теперь будет). Эти артисты много себе позволяют.

При этом я обнаружила странное явление. Пребывая в полном восторге, я не могу его описать, т.е. не восторг не могу описать, а спектакль. Такого не упомню. Обычно все могу описать. Видимо, воистину высокое искусство. Говорят, настоящее искусство нельзя описать. У Толстого журналист спросил: «В чем основная идея романа «Анна Каренина»? Прозвучал ответ: «Если бы я мог сказать короче, так бы и написал». Если уж Толстой не мог описать свое произведение, мне нечего стыдиться, что не могу описать чужое.

Может быть, тебе это даже на пользу, читатель – не испорчу впечатления. Американские рецензенты считают своим долгом потратить половину рецензии на пересказ сюжета. До такой низости я не опущусь, но что-то все же сказать попробую. Дальнейшее советую читать, лишь посмотрев спектакль – после, а не до.

Многие в масках, но не все. Почему не все? И не маски это, а полумаски, и сделал их из лоснящейся коричневой кожи сам Антонио Фава, мастер комедии дель арте и просветитель, наезжающий в Чикаго для распространения этой благородной заразы.

Но режиссер Джон Шостек построил спектакль хоть и в духе комедии дель арте, но не буквально. От этого он более гибок, чем каноническая комедия дель арте. Итак, кто в масках? Труффальдино, слуга двух господ, оба отца и слуги в таверне. Жених и невеста не при масках, но работают своими лицами, как масками, даже как куклами – она, в основном, играет шеей, а у него – два выражения лица и две интонации – очень эффективно и больше, чем у многих. Т.е. жених с невестой, хоть и без масок, но как бы в масках. А вот благородная пара влюбленных – не только не при масках, но и играют, как «настоящие» люди, с благородным реализмом. От этого, в сравнении с плотными и яркими героями в масках, они выходят бледными, почти бестелесными. В спектакле каждый увидит своими глазами, насколько безжизнен реализм, и до какой степени сам человек, царь (казалось бы) природы, кузнец (многие до сих пор верят) своего счастья, гм... гм – тварь эфемерная в сравнении с маской. Влюбленные слоняются, как пара теней. Они плоские, малахольные, места не занимают, и их почти не видно.

Получилось несколько миров – во-первых, мир Труффальдино – огромный, таинственный, полный риска, во-вторых, мир местных дворян, как магазин игрушек – каждый заводной клоун в своей коробочке, и, в-третьих, мир приехавших двух влюбленных, маленькая серая элегия. Увлекательно смотреть, как предмет, например, какой-нибудь кошелек, переходя из мира слуги в мир благородных на глазах у публики без всяких бутафорских фокусов превращается в нечто совсем другое. Для Труффальдино он был проблемой, источником опасности, для хозяина – денежным переводом. Причем тот же кошель пересекает границу несколько раз, и каждый раз меняет свою сущность туда и обратно.

Слуга Труффальдино живет как бы под землей, в плотном и ярком мире неопределенности, опасностей, радостей, дышит самоцветами и ест насекомых, живой и прыгучий, разноцветный, как резина. Из этого подземного живого мира он высовывает в мир наземный то цветочек, то грибочек. Их собирают ничего не подозревающие местные комики, напоминающие заводные игрушки, и приезжие положительные герои, серые и прозрачные, как духи. Никто не спрашивает, почему все это появляется как раз вовремя. Всем кажется, что они живут естественной жизнью, что их потребности удовлетворяются сами собой, а в это время в подполье их жизни мечется, падает, прыгает и чудом успевает все устроить наивный, хитрый, неугомонный слуга. Вездесущ, как природа.

Может быть, Сандро Гарибашвили сыграл бы его лучше, но и Омен Сейд очень, очень неплох. Почти все в труппе играют интересно, но лучше всех – Кевин Лесс, Панталоне, облаченный в красный халат отец невесты. Особенно смешны его конвульсии, а впадает он в них, когда речь заходит о деньгах. На самом деле, он играет несколько разных образов, но халат и маска их скрепляют, и веришь, что это все тот же герой. Один раз он даже занимается любовью с чужим сундуком. Впрочем, это было только когда я пошла смотреть спектакль второй раз. Да, пошла. Еще пойду и в третий раз через недельку. А что здесь удивительного? Вот отдохну и пойду. В других-то театрах тоска.

В спектакле бездна находок, какие могут найти только артисты, отпущенные на свободу. Заслуга режиссера Джона Шостека в том, что он дал им права. Генерал Паттон говаривал: «Я ставлю солдатам задачу, что надо сделать, но не говорю, как, и они каждый раз поражают меня своей изобретательностью.» Так и тут.

Мне очень понравилось – в момент развязки, когда, наконец, после всех перипетий, все обручаются, падают в объятия, и узнают главный секрет, два отца в уголку самозабвенно играют в детскую игру. В этой детали вся суть комедии. Спросила у режиссера, кто придумал лаццо (трюк) с борьбой больших пальцев (такая игра). «Сами актеры», - говорит. «А как вы их так раскрепостили?» Отвечает: «Дисциплиной». Боюсь, врет. Брешет, как сивый мерин.

Люди часто на себя возводят поклеп. Изображает себя человек правильным, точным, аккуратным командиром, короче, зануда занудой и гад; послушаешь такие речи – хоть бы глаза не глядели на него, а на самом деле он совсем другой – мягкий и гибкий, но боится, что его уважать не будут, вот и брешет на себя. Ну не может режиссер поставить такой игривый спектакль при помощи дисциплины. Или они его просто не боятся. Так тоже бывает. Уж больно у него глаза живые, коричневые, мягкие, любовные, пахнут теплым коричневым сахаром.

А бывает, и совсем не видит себя человек. Думает он умный, а сам дурак, думает, что у него все пуговицы застегнуты, а сзади болтаются подтяжки. Некоторые, еще бывает, не видят своего лица в зеркале. Если прыщик выскочил на лбу – это видят, круги под глазами заметят, а собрать из деталей лицо воедино не получается. Потом снимет кто-нибудь на видео, увидишь себя на экране – кто это? Кто это изящнейшее существо из другого мира? А это не существо из другого мира, а я сама, Люба, Любонька.

Уф. Ну вот, вроде, и мысли какие-то придумались, и записала их послушно, и все-таки не в этом дело. Все прочитанные тобой, читатель, слова, может быть, и правильны, ан... эх, действует на зрителя не это... Или это, но не совсем так. Или, может быть, совсем это и так, но как-то при этом совсем иначе. Что же?

Посмотри сам, поулыбайся, а потом сделай одолжение, отпиши мне, почему этот спектакль – такая редкая дикая радость. А я пока нарисовала картинку про то, как я все на сцене поняла.

Любовь Сержанта

Февраль 2011 г.

Слуга двух господ

25 февраля – 9 апреля 2011 г.

Пятница-суббота 20.00, воскресенье 15.00

Театр Пикколо

Эванстон

Мейн Стрит, дом 600

Билеты по телефону 847-424-0089

25 долларов для взрослых,  20 для пенсионеров, $15 для студентов.

Servant of Two Masters

By Carlo Goldoni

Days & Times: Fri at 8pm, Sat at 8pm, Sun at 3pm

Location: Evanston Arts Depot, 600 Main Street, Evanston

Tickets: $25 for adults, $20 for seniors, $15 for students, call for group rates.

Call for reservations 847-424-0089 or order online www.piccolotheatre.com